По утрам они встают в обратной последовательности. Сначала самая младшая, дочка. В семь утра. Она прибегает ко мне в комнату и забирается под одеяло. Тоненькая, как какой-то водяной зверек, снявший свою шкурку просушиться. На сегодняшний день у нее самый сложный в семье характер, она воплощенная женщина – и такой стала уже примерно с годика. Теперь ей пять. Всякое сделанное ей предложение она на всякий случай отклоняет и смотрит на результат. Сейчас мы полежим с ней минут десять, и начнется.
«Будешь макароны?» – «Нет, я же не люблю макаронки». – «Ты же вчера ела». – «Нет, не люблю». «Пойдем гулять?» – «Нет, я поиграю еще пять минуточек». – «Ты же хотела гулять, я собрался». – «Пап, ну пять минуточек! Буквально пять минуточек». Если вдруг чуть повысишь на нее голос, в ход идет безотказное: «Пап, ты что, меня не любишь?» – «Конечно, люблю». – «Почему ты тогда хочешь, чтоб я заплакала?» И – и далее, гениальное: «Ты же сам этого добиваешься!» Недавно вечером мама, моя жена, спросила у нее: «Что ж ты такая вредная, миленькая моя дочка?» «Ох, мам, и сама не знаю», – ответила она откровенно и по-взрослому. Поэтому с ней надо быть ровным, как линейка, и железным, как железяка. Собственно, мы со всеми детьми такие, но с этой уж точно не расслабишься. Ее день и весь дневной распорядок должен быть расписан и высочайше утвержден, никаких послаблений. Завтрак, прогулка, дневной сон, обед, занятия и так далее: она должна знать, что так было всегда и все это неизменно, как восход солнца и обожание родителей. Но она все равно ежедневно, ежечасно, а порой ежеминутно находит поводы, чтоб провести те или иные эксперименты, дабы сломать сложившийся порядок вещей. «Пап, зачем краски, я не хочу рисовать. Я хочу лепить, давай пластилин». Причем, как вы уже догадались, если достать пластилин – будет то же самое, но ровно наоборот. Иногда, если вдруг задумался или отчего-то не нашлось сил проявлять неизменно железный характер, дашь послабление – ну, на, на тебе пластилин – и видишь мгновенно вспыхивающий огонек удовольствия: смогла! я смогла!
Зачем девочки, девушки, женщины и даже, как я недавно стал замечать, бабушки это делают, мне не понять. Но всякий мужчина должен смириться с тем, что однажды испытает нечто подобное на себе. Или не однажды. Причем, едва ты ловко, как на самом крутом повороте, выправляешь ситуацию, – то есть, не повышая и не понижая голос, с идеально выверенной интонацией, заключающей разом и силу, и любовь, – обязательно вместе! по отдельности это не работает! – отстаиваешь изначально предложенный вариант: едим макароны, идем гулять немедленно, ты будешь рисовать, потому что ты любишь рисовать, дневной сон обязателен, – сразу же все налаживается. И здесь выясняется, что на самом деле твоя дочка ангел, небесное создание, преиспол- ненное очарования и прелести. Она покладистая, ласковая, совсем не капризная, очень наблюдательная и лишь совершающая те поступки, которые ей самой непонятны, но лишь предопределены ее восхитительной природой. И посему простить ей можно все.
Недавно пошли купаться, мы переплыли с ней на другой берег – там такой отличный песчаный бережок, удобный для игры и построения замков, – пока плыли, она все вскрикивала: ой, ой, ой! – трусиха! Наигравшись, плывем обратно, она опять: ой, ой, ой! Я ей говорю, в мрачно-ироничной интонации (она эту интонацию уже знает): – Доченька, я, кажется, тону. Наверное, сейчас я буду вынужден отпустить тебя. Из нас двоих должен спастись только один. Она, мгновенно, не раздумывая, очень серьезно: – Я должна. Как такую не любить.
Вернулись озябшие домой, делаю бутерброд ей с красной икрой, после того как она пообедала картошкой пюре (поедание которой, естественно, было предварено фразой: «я же хотела макаронки!»). Говорю: – Надо оставить твоей сестренке красной икры, она сейчас придет с гуляния. Так что, поменьше тебе намажу. Мгновенный, невозмутимый ответ: – Сколько кажу (скажу), столько и намажешь. И сидит со спокойным и непроницаемым лицом, даже не косится на меня. Да, у нее продолжается эксперимент. Ничего, я с тобой справлюсь, дочка. Потом буду твоему мужу за бутылку пива открывать секреты мастерства. По одному секрету в час. У меня их много. Или, верней, один: любовь. ***
Следом просыпается и лежит совсем тихо в своей комнатке вторая дочь. Ей десять лет. Все, что я только что рассказал о младшей дочери, на самом деле неправда. В том смысле, что никак не характеризует женщину. Женщина, судя по старшей моей дочери, существо гармоничное, умиротворенное, самодостаточное и вообще не склонное к психологическим манипуляциям. Она сейчас читает. Она читает по утрам, и на ночь. И днем. Читать надо тихо, не шевелясь, иначе младшая услышит шевеление в ее комнате и немедленно заявится с предложением совместных игр. Старшая дочь скептически относится к играм с младшей дочерью. Кажется, у них нет в характере ни одной общей черты. Природа затейлива, и совмещает отцовские с материнскими гены в какой-то своей логике – всегда неожиданной. Старшая дочь, насколько я успел заметить к ее десяти годам: бесстрашная. В пять лет она уже плавала. В море она легко соглашается плыть со мной на огромные расстояния, вовсе без раздумий: – Дочка, а давай доплывем до той вот скалы? В тумане видна скала. – Конечно. Немедленно идет к воде. Никаких спасательных жилетов: мы просто плывем, два водных путника. Мама не смотрит нам вслед, чтоб не ужасаться. Она гуляет одна по лесу; часами; медведей и змей она не боится (мы живем на границе заповедника – здесь водятся самые разные звери и в большом количестве).
Никогда не забудем эту историю: однажды утром моя жена пошла гулять с собакою в лес. Это было лет шесть назад, в июне. Проснувшиеся средние дети – эта самая дочь и мой младший сын – решили пойти встречать маму. Дочке тогда было четыре, а сыну – только-только должно было исполниться шесть, но еще не исполнилось. Они наскоро оделись, как сумели, – какие- то перепутанные рубашки на два размера меньше, естественно, без носочков, штиблеты на разные ноги, – в общем, сиротки. Дочка, по-моему, так и пошла в ночной рубашечке. Инициатором прогулки была, естественно, она. Маме же будет приятно, когда они ее неожиданно встретят в лесу. В общем, представьте картину: возвращается моя жена из леса – а это самый настоящий, дремучий, хвойный лес, простирающийся на десятки километров, проложенных не то что дорожек, а даже троп не имеющий, – до дома жене моей еще с полчаса ходьбы, а навстречу ей, каким-то чудом не потерявшиеся, идут, не доставая даже до самых нижних еловых лап головами, два целеустремленных гномика. Белеются и краснеются своими нелепыми, задом наперед надетыми одежками. Все облепленные комарами – но стоически все это выдерживающие. ...
Сын потом рассказывал, что в какой-то момент затея показалась ему не совсем правильной, но дочь была непреклонна и строга: все в порядке, я знаю дорогу. Увидела маму и сообщила ему победительно: – Вот видис. Я зе говолила. Она занимается конным спортом – я сам, признаться, лошадей побаиваюсь: не знаю, что от них ожидать, – а эта нет, у нее отличные отношения с этими хвостатыми монстрами. Когда я вижу, как она скачет по ипподрому – рысью или галопом, – у меня примерно такое же чувство, как если б мой старший сын участвовал в параде на Красной площади. Собака наша весит чуть меньше ста кило- грамм – но она тоже слушается младшую дочь, и слушалась уже пять лет назад. Когда мы куда-нибудь едем на машине, дочь всегда просит: – Пап, а поехали еще быстрее. – Маленький мой, посмотри, на спидометре 150 км, мне кажется, достаточно, – отвечаю я. – А можно еще быстрее, – беззаботно говорит она. При этом, дочь вовсе не склонна к какой-либо экзальтации, к нарочитому риску и вообще состоянию аффектированного восторга. Сейчас она позавтракает, потом включит виниловую пластинку с песнями на стихи русских классиков Серебряного века, или песни Берковского, она очень любит песни Берковского, сядет в кресло-качалку и будет еще час читать. Под музыку, наведя себе легкую полутьму в комнате и качаясь. Это идеальное ее состояние. Песни с русским текстом читать ей не мешают. Она читает одну книгу в день-два. Библиотека в ее комнате огромна. ...Начитается, сядет на велосипед и улетит. Ей никого не надо: в смысле – сверстников. Она может часы и даже целые сутки проводить в одиночестве и не скучать. Велосипед, скрипка, собака, книжка, музыка. Впрочем, и с людьми своего возраста тоже вполне себе ладит.
У нас, признаться, с ней особенно близкие отношения. Но я даже не знаю, на чем они основаны. Она всегда просит: а посиди со мной, пожалуйста. И мы сидим. Иногда молча. За десять лет она не провела надо мной ни одного женского эксперимента, никогда не пыталась мной манипулировать и не просила в подарок ни одной игрушки. Ей этого в голову не приходит. Впрочем, вот велик недавно. Но велик – не игрушка. Велик – способ лично набрать максимально возможную скорость.
... А вот и третий ребенок поднялся, сын. Больше всего в своей жизни он думает о футболе. Он готов обсуждать футболиста Месси часами. Он все время говорит про лучших вратарей и голкиперов. Я ничего в этом не понимаю. Футбол я смотрел один раз в жизни, минут двадцать. Мне понравилось. Но я не знаю, какая сила может меня заставить еще раз потратить на это час, или сколько там. Жена моя тоже не смотрела футбол никогда, и смысл этой игры для нее таинственен. Вчера она спросила, поддерживая разговор о Месси, сколько игроков в каждой футбольной команде, и была удивлена, что их всего 11. Она была искренне убеждена, что их там не менее полуста, или даже больше. Из музыки сын слушает только русский рэп. Некоторое время я тоже слушал русский рэп, но потом разочаровался в этих замечательных парнях – в большинстве из них. Они не растут и не собираются этого делать. Когда подросток восемнадцати лет обнаруживает в своей голове идеальные слова о том, как происходит его взросление, – это увлекательно и удивляет. Так я полюбил русский рэп в свое время. Но когда этому подростку уже 38 лет, а он существует за счет все тех же слов и тех же эмоций – это утомляет. Но моему сыну – всего двенадцать, он с ними на одной волне, это нормально.
Сейчас старшая дочь накатается на велике, сын тем временем позавтракает, и они вдвоем, как мыши, тихо улягутся смотреть «Тихий Дон». В свое время мы с женой и детьми посмотрели три экранизации подряд, и на десятилетнюю дочку и двенадцатилетнего сына приключения Григория Мелехова произвели неизгладимое впечатление. Больше всего их тронула последняя, от режиссера Урсуляка, экранизация. Даже не знаю, что об этом думать: зачем им история про Гражданскую войну, казачество и любовный треугольник ярких и яростных людей? – подобных персонажей они, кажется, не очень часто встречали в действительности. Зачем им пронзительные казачьи песни – такие надрывные, наводящие ужас, что кажутся какими-то звериными? Что они выносят из всего этого? Почему этим летом они предпочитают придуманную или подсмотренную гениальную шолоховскую историю любым властелинам колец? Они пересматривают экранизацию в четвертый или пятый раз, и выходят после просмотра странно притихшие и обращенные в себя. Потом набранные ими впечатления, конечно, развеиваются понемногу. Спустя десять минут младший сын и старшая дочь начинают в своей манере переругиваться. У них особого типа, подготавливающий ко взрослой жизни, вялотекущий гендерный конфликт. Я не слышу произносимых ими слов, но слышу ровное гудение голоса сына: он доносит до сестры что-то очень верное и явно, по ее мнению, занудное.
В какой-то момент дочь – само, казалось бы, умиротворение и сама, казалось бы, гармония, – вдруг взрывается: – Отстань! Прекрати! Надоел! Раздается грохот каких-то вещей – что-то полетело в стену. Дочка выбегает, грохочут деревянные ступени, следом: бах! – с ужасным звуком вшибается в косяк дверь в дом. Спустя минуту, неспешно, невозмутимо спускается вниз сын. Он тоже добивается какого-то необходимого ему эффекта. Но какого? ...Зато он отлично, куда лучше старшей дочери, играет с младшенькой. И что характерно – та над ним не экспериментирует. Она крайне благодарна ему за оказанное внимание. С ней он забывает про спорт и рэп и может час, два или даже три проиграть с ней в любую игру.
Не очень понимаю, как складываются эти конфигурации: почему сделанные из одних и тех же родителей дети носят такие странные черты и так витиевато этими чертами пересекаются друг с другом. Сын начал читать поздно, и я не сказал бы, что это занятие может в его случае конкурировать с футболом. Он читает одну книгу в неделю, а может быть, и в две. Едва ли я очень переживаю по этому поводу, или вовсе не пытаюсь на него воздействовать. Пусть растет как растет. Позавчера я был совершенно неожиданно вознагражден за это. Он спросил у меня томик Есенина, и читал – он спит за стенкой, я слышу в ночи шелест страниц, – с 22 до полуночи. А вчера попросил стихи Бориса Рыжего. И снова читал до полночи, пока я ему не приказал спать.
Старшему сыну исполнилось 18 лет. Он только что окончил
школу и неплохо сдал экзамены. Вполне может претендовать на место в лучших учебных заведениях страны. У него последнее лето детства. По крайней мере, так принято говорить. Мне тоже в 16 лет, когда я окончил школу, казалось, что у меня последнее лето детства. А детство с тех пор так и не закончилось, и лето – каждый год. Не знаю, кто эти глупости придумал. Сын приходит в три часа ночи с каких-то своих прогулок. Он действительно может гулять один. Однажды я ехал по лесу и вдруг увидел, как он целеустремленно идет мне навстречу, километрах в десяти от дома. Я ему кивнул, он кивнул мне. Вокруг больше никого не было. Сделать пешую прогулку часов на пять для него не представляет никакого труда. Впрочем, сейчас он с какой-то девушкой гуляет. Ночью с девушкой, днем один. Когда возвращается – я слышу, как это происходит, – он подогревает себе очень поздний ужин и ест, к примеру, оставшиеся макароны. Может умять целую сковородку и четыре купат к ней. Потом наливает себе в пивную кружку чай – без сахара и без сладостей – и пьет. К утру три таких кружки стоят возле его дивана. Читает Священное Писание – подряд, как роман. Говорит, что интересно. О нем я ничего больше не буду говорить: он вырос, а мнение, сказанное о взрослом человеке, не может быть столь же легкомысленным, как мнение о ребенке. Ребенок еще изменится, и потом, когда случайно попадет на эти отцовские строки: себя не узнает, и уж точно не окажется должным быть похожим на свой портрет. А этому придется себя сверять – к чему ему это. Пусть следует, куда хочет, и растет, как умеет. За те 18 лет, что я его знаю, он полностью изменялся трижды. Если б я его не видел постоянно, можно было бы подумать, что его время от времени меняют на другого ребенка. И младшие тоже изменятся.
Я смотрю на все это без печали и ностальгии: все идет как идет. И уж точно я никого не воспитываю. Если только воспитываюсь сам.
Семья – это самое увлекательное путешествие из возможных. Никогда не знаешь, где тебя ожидает новый материк, а где – старая топь. Где, когда и какой зверь на тебя выйдет. Что тебя спасет, когда ты будешь тонуть. И кого спасешь ты, крича от ужаса в буреломе. Если б у меня не было детей – едва ли я был бы сам: кто я без них? Если б у меня был только один ребенок, я б ничего этого не знал, и был бы беден. Один ребенок вырастает как метеор. Только что был здесь, и вот уже и хвост его простыл. Большая семья: живая природа, которой нет равных. Лучшая наука выживания, труда и терпения. И счастья, конечно. Где-то в этом списке всегда есть неизбежное счастье. Только не думайте, что оно всегда будет первым. Счастье – это всего лишь минутная реакция на то, что ты шел по лесу и неожиданно встретил своих детей. А они – тебя.
Захар Прилепин
